Безумство – созерцать остудное клеймо
Упадка на церквях и славить ноябрины,
Иосифа читать неровное письмо,
Сколь ястреб не кричит и глухи окарины.

Была ль весенних дней томительная вязь,
Где малый ангелок со рдеющею бритвой,
Ямбически легла антоновская грязь,
Экзархам серебрить купель ее молитвой.

А мы своих молитв не помним, бродники
Летейские чадят и гасят отраженья,
Проемы тяжелы, где топятся венки
И ангелы следят неловкие движенья.

Ах, томных ангелков еще мы укорим,
Не стоят копий тех загубленные чада,
Стравили весело, а десно мы горим
Теперь за серебром портального фасада.

Антоновки давно украли вещуны,
Кому их поднесут, не мертвым ли царевнам,
Яд более тяжел, когда огни темны
И славские шелка развеяны по Плевнам.

Что русский симфонизм, его терничный мед
Отравы горше злой, архангелы пианство
Приветствуют быстрей, надневский черный лед
Страшнее для певцов, чем Парок ницшеанство.

Гори, пылай, Нева, цикуту изливай,
Рифмованную труть гони по Мойке милой,
Обводный холоди гранитом, даровай
Бессмертие певцам холодности унылой.

Я долго созерцал те волны и гранит,
Печалил ангелков, их лепью умилялся,
Доднесь алмазный взор оцветники темнит,
За коими Христос злотравленным являлся.

Забрали музы тень благую на Фавор,
Терновьем повели строки невыяснимость,
А чем и потянуть бессмертие, камор
Пылающих черед гасить хотя ревнимость.

На золоте зеркал горят останки лип,
Раструбы лиц и чресл и в пролежнях полати,
И, багрие разъяв, зрит цинковый Эдип,
Как мертвый Кадм парит в кругу фиванской знати.